Эксперт: Не ставьте крест на российской экономике

Уже в 2009 году почти половина российских компаний не только росла, но и смогла радикально увеличить рентабельность. Факт выдающейся живучести российского бизнеса необходимо учитывать при разработке новой среднесрочной стратегии нашей экономики

Преодолев экономический кризис, страна может решать новые задачи: от пожарных мер вернуться к стратегическому целеполаганию и выбору вектора дальнейшего развития экономики. Понятно, что докризисные ориентиры, в частности правительственная «Стратегия-2020», требуют определенной перезагрузки, коей должен предшествовать новый цикл экспертной работы.

За организацию такой работы выступили два серьезных неправительственных экономических института — Высшая школа экономики и Академия народного хозяйства. Их ректоры Ярослав Кузьминов и Владимир Мау направили в январе на имя премьера Владимира Путина письмо с предложениями по направлениям и формам организации экспертной работы. По их мнению, «в ходе работы над предшествующими версиями программных документов обществу, как правило, не представлялись альтернативные варианты экономической политики, что сделало негибким государственное планирование». Поэтому теперь господа Мау и Кузьминов настаивают на необходимости публичного обсуждения альтернативных моделей развития страны «в противовес безответственной социальной демагогии в условиях начала нового электорального цикла». К обсуждению вариантов развития авторы предлагают привлечь руководителей субъектов федерации, экспертов, представителей ведущих бизнес-структур, руководителей СМИ и лидеров профессиональных сообществ.

Намерение можно только приветствовать. Бесспорно важным является предложение авторов строить стратегию развития не по отраслевым, а по взаимосвязанным проблемным блокам, таким как «Новая модель экономического роста», «Человеческий капитал и обеспечение качества жизни», «Эффективное государство и новый социальный контракт между властью, бизнесом и обществом», «Преодоление территориальной и информационной разобщенности».

Однако рискнем предположить, что письмо уважаемых авторов просочилось в СМИ (было опубликовано в газете «Ведомости») не потому, что содержало эти чисто организационные предложения, а благодаря короткой, но емкой содержательной преамбуле, дающей качественную оценку прошедшего кризиса как точки отсчета дальнейшего развития экономики и новых задач государства.

Авторы письма утверждают, что «и Россия, и другие развитые страны продемонстрировали, что их правительства могут успешно справиться с серьезным экономическим кризисом, не доводя дела до массовых банкротств и эскалации социальных проблем. Однако такое мягкое сдерживание кризиса привело к продолжению накапливания структурных диспропорций и зон экономической неэффективности». Другими словами, кризис пока не сыграл своей традиционной роли санитара экономики. Продолжают существовать предприятия с отсталыми технологиями, балансирующие на грани рентабельности. Не произошел перелив капитала в новые отрасли. Во многих отраслях и на многих предприятиях сохранилась избыточная занятость (а в бюджетном секторе она возросла). Поэтому, утверждают авторы письма, сейчас «государство должно выполнить те задачи, которые не дало выполнить кризису. Среди них санация неконкурентоспособных предприятий и технологических циклов; стимулирование роста более эффективных (в том числе инновационных) отраслей; ликвидация избыточной занятости, обеспечение перетока рабочей силы в новые производства». Эти задачи, по мнению Кузьминова и Мау, «можно выполнить, обеспечив работы рыночных механизмов, а также быстро и существенно подняв эффективность государственного управления и бюджетных расходов».

Невозможно спорить с тем, что у нас существуют предприятия с отсталыми технологиями, балансирующие на грани рентабельности. Такие предприятия есть в любой экономике. Важно понять, является ли это доминирующей частью картины и надо ли государству играть роль кризиса или оно может заняться исключительно позитивной деятельностью созидания, поддерживая лучшие тенденции в нашем хозяйстве. Ответ на этот вопрос зависит от того, есть ли такие тенденции и насколько они мощны.

Высказанная авторами письма позиция относительно качественного состояния нашего хозяйства сегодня преобладает. Большинство экономистов — как наших, так и зарубежных консультантов — убеждены, что «кризис не оказал очистительного влияния на экономику России», что в ходе кризиса произошла консервация, а то и ухудшение уровня эффективности нашего хозяйства, а значит, требуется пересмотр экономической политики, чтобы экономика стала наращивать свою эффективность. Мы думаем, и приведенные ниже данные это подтверждают, что такой посыл неверен.

Вообще говоря, довольно сложно себе представить ситуацию, когда кризис такого масштаба позволяет тотально сохраниться компаниям с низким уровнем эффективности. Чтобы компенсировать неэффективность в период радикального падения спроса, требуются бюджетные вливания, по масштабу близкие к докризисному объему денежной массы, чего, естественно, у нас не было. Кроме того, невозможно было бы общее снижение закредитованности нашей экономики в посткризисный период, поскольку если структура не поменялась и эффективность не выросла, то и возвращать кредиты компаниям не с чего. Невозможно было бы и восстановление инвестиций, так как это происходит только на растущем тренде эффективности. Короче говоря, есть много общих соображений, предсказывающих, что консервация неэффективности нереальна. Однако мы даже можем избежать теоретических споров и привести статистически подтвержденные свидетельства того, что в 2009 году произошел радикальный сдвиг российской экономики в пользу эффективных компаний, что означает самопроизвольное увеличение общего уровня эффективности нашего хозяйства и объясняет возрождение инвестиционного процесса.

В российской экономике действует чуть более 100 тыс. компаний (по крайней мере, столько подают о себе данные в Росстат). Из них примерно 60 тыс. — предприятия с оборотом менее 300 млн рублей, или 10 млн долларов. Естественно, что 40 тыс. тех, кто имеет больший оборот — от 300 млн рублей и до «Газпрома», — формируют основную массу валового внутреннего продукта нашей федерации. Из этих 40 тыс. мы проанализировали информацию по 14,3 тыс. компаний из всех секторов экономики. Очевидно, что выборка, покрывающая более 30% совокупности, мягко говоря, весьма репрезентативна. Вопрос, на который мы пытались ответить, так и звучал: что произошло с эффективностью нашего хозяйства в кризис? Она выросла — как это должно быть в рыночной экономике — или нет, мы как-то умудрились противостоять кризису и одновременно ухудшить ситуацию с эффективностью?

Мы предприняли очень простые действия. Сначала разделили предприятия на две группы: те, что увеличили свой выпуск в 2009 году, и те, что уменьшили. Понятно, что в рамках анализа структурного сдвига сдвиг происходит в пользу тех, кто увеличил свой выпуск. Для ответа на интересующий нас вопрос дальше требовалось установить только одну вещь: выше или ниже эффективность у тех компаний, которые увеличили свой выпуск, чем у тех, которые его уменьшили. Мы полагали, что можем увидеть размытую, неоднозначную картину. Однако обнаружили результаты, которые превзошли все ожидания и однозначно свидетельствовали: кризис дал существенные преимущества более эффективным компаниям. Более того, эти преимущества не были следствием только самого кризиса, они завершили длительные стратегии создания уверенных позиций компаний на рынке.

Приятные неожиданности начались с самого начала. Почти из 14,3 тыс. компаний 7,8 тыс. (чуть более половины) уменьшили свою выручку в 2009 году, а 6,5 тыс. (тоже примерно половина) ее увеличили. То, что половине компаний страны удалось преодолеть кризис уже в 2009 году, само по себе есть свидетельство высокой способности нашей экономики к выживанию, так как предположить, что все они получили бюджетную поддержку, невозможно. Причем перераспределение долей в 2009 году произошло радикальное. «Плохие» компании снизили свою выручку на 30%, тогда как «хорошие» увеличили ее на 27%. В результате уже в том же году доля неких «хороших» компаний увеличилась с 30–33% до кризиса до 50% на выходе из кризиса. Мы считаем, что сдвиг на 17% за один год является радикальным.

Теперь важно было узнать: «хорошие» действительно ли хорошие? Они оказались просто отличными. Если до кризиса «плохие» и «хорошие» имели близкие уровни чистой прибыли (причем у «плохих» были небольшие преимущества в размере процентов), то в 2009 году уровень чистой прибыли у «хороших» превосходил аналогичный показатель у «плохих» почти в пять (!) раз. Соответственно, изменилась и доля «хороших» в совокупной чистой прибыли всех компаний: с 25–30% в докризисные годы до 45% в 2009 году.

Здесь возникает подлый вопрос: может быть, «хорошие» компании —это какие-то неправильные компании, получившие свои преимущества случайно, например, из-за близости к бюджету или в силу случайной и локальной конъюнктуры, сложившейся исключительно в 2009 году? Предположение о близости к бюджету отметается размером совокупности: напомним, что в числе успешных сегодня компаний мы имеем фактически половину среднего и крупного российского бизнеса. Предположить, что 20 тыс. компаний получили государственную помощь, невозможно, а если и возможно, то совершенно непонятно, почему, имея такой ресурс влияния, они не получали помощь в «жирные» докризисные годы. К тому же трудно представить, что российское хозяйство имеет один сильнейший фактор, разделяющий его на две составляющие, настолько же значимый, как разделение живых популяций на мужские и женские особи.

То, что мы видим на графиках, при их подробном анализе скорее свидетельствует о том, что «хорошие» компании методично наращивали свой потенциал эффективности, который выстрелил в удобное для них время, когда из-за кризиса уменьшилась конкуренция и за клиентов, и главным образом за ресурсы. И в то же время «плохие» компании увлеклись гонкой за легкой доходностью в период с 2005-го по 2008 год, не создавая при этом внутренних механизмов эффективности.

Если посмотреть на график, то увидим, что обе группы росли вместе в течение первого периода роста нашей экономики, с 1999-го по 2003 год. На следующем этапе роста, простимулированном в 2003 году начавшимся возвратом в Россию капиталов, «плохие» компании стали опережать «хорошие», но незначительно. Принципиальный отрыв начался с 2006 года и нарастал вплоть до кризиса, когда «плохие» компании эффективнейшим образом выжимали максимум из огромного потока ликвидности. На самом деле в этот «жирный» период их модель бизнеса была более эффективной, однако с учетом динамики показателя прибыли к основным средствам скорее надо говорить, что эта группа создавала спекулятивный пузырь своей доходности, а не реальные предпосылки для долгосрочной эффективности.

Почему в рамках теории циклов «хорошим» удается стать такими успешными бенефициарами кризиса? Дело в том, что в годы, предшествующие кризису, происходит перегрев экономики, суть которого в исчерпанности необходимых для развития ресурсов и их дороговизне. Деньги, труд, аренда, сырье — все становится дорого, так как этого не хватает для осуществления планов всех игроков. Кто-то от такой ситуации выигрывает, но не стратегически, а тактически. Мы видели это на примере докризисных лидеров цементного рынка, строительства жилья и офисов. Поскольку те, кто увлекается этой краткосрочной игрой, оттягивают ресурсы на себя, компании, развивающиеся более спокойно, оказываются в проигрыше — ресурсы и для них становятся слишком дорогими. Так было до кризиса, например, со стоимостью капитала и арендными ставками. Однако если им хватает ума, выдержки и времени, то кризис открывает для них все двери. Обновленный капитал, высвободившиеся и дешевые ресурсы позволяют им увеличить свою долю на рынке и претендовать на то, чтобы стать главными игроками нового цикла.

Мы сегодня это и наблюдаем, и этот процесс не сконцентрирован в одной отрасли. В каждой отрасли благодаря широте российского спроса идет формирование новой группы лидеров более эффективных компаний за счет обновленного капитала по сравнению с их предшественниками. Мы можем привести примеры и из строительного сектора, и из сектора производства стройматериалов (новые цементные заводы), и из химической, и из пищевой промышленности — практически из всех отраслей. И, на наш взгляд, очень важно, чтобы стратегии экономического развития страны не только учитывали наличие большого числа таких компаний, но и опирались на их потребности и возможности.

В советские времена стратегическое управление равнялось плану. План фиксировал конкретные объемы товаров, которые надо было произвести в конкретном году. Наши современные подходы к разработкам стратегий отчасти унаследовали любовь к простым связям и абсолютным цифрам. Логика стратегического планирования зачастую сводится к определению возможного уровня цены на нефть, нашего экспортного дохода, нашего бюджета и, соответственно, наших (а вернее, государственных) возможностей прямого воздействия на экономику. Ну, плюс к этому добавляется видение желанного будущего.

Мы с таким упорством демонстрируем, что наша экономика год за годом доказывает свою естественную живучесть, приспосабливаемость к обстоятельствам, склонность к самостийному развитию, чтобы убедить всех, кого можно, что попытки управления живой, многообразной системой методами прямого воздействия не сработают, вернее, сработают только в случае кризиса, как это было в 2008-м и в первой половине 2009 года. Очень важно, чтобы изменились не только цели нашей экономической стратегии, но и технологии управления экономикой. Как писал в свое время известный математик профессор Иванилов, «управлять сложным объектом надо не по абсолютным показателям и даже не по скорости их изменения, а по ускорению». Если система движется в нужном направлении и нам удалось добиться ускорения этого движения, то больше ничего делать не надо. Если в ненужном, то надо стремиться к торможению. Ярких примеров неиспользования этих подходов в нашей экономике было два. В 1998 году, когда была очевидна переоцененность рубля, но никто не решился на медленную девальвацию, и в 2008 году, когда стал очевиден избыточный приток капитала в страну, прежде всего в виде международных займов, и тоже никто не решался на изменение денежной политики в сторону торможения этих процессов. В ходе же кризиса мы, напротив, впервые увидели эффект косвенного управления экономикой. Так, бюджетные вливания в оборонный сектор привели к торможению спада в целых региональных экономиках, что позволило иметь бюджетный дефицит меньше запланированного. Важно отметить и еще одно коренное изменение наших стратегических возможностей, проявленное в кризис. Мы получили целый набор новых стратегических игроков: по крайней мере два института развития — «Роснано» и ВЭБ, а также целый ряд долгосрочно ориентированных губернаторских команд. Это очень важное изменение: сегодня косвенным управлением хозяйством могут заниматься не два института — правительство и ЦБ, — а уже штук десять. Увеличение числа игроков, готовых к косвенному управлению, является важным признаком нашей способности качественно усложнять систему стратегического планирования и управления.

Нам кажется, что сегодня очень важно отказаться от жесткой связки стратегического планирования с бюджетом и ценами на нефть. В связи с Давосским форумом комментаторы не раз сказали, что Россия поехала на форум за деньгами, так как у нее нет средств для инвестиций. Для страны, обладающей одним из лучших бюджетов в мире, большим объемом резервов, устойчиво положительным сальдо торгового баланса, это абсурд. Мы можем занимать. Аккуратно — не как в 1990-е и не как американцы, но можно быть уверенным, что системное развитие рынка облигационных займов под конкретные проекты государства и регионов будет иметь исключительно позитивные последствия для управления объемом денежной массы, ценой капитала и в конечном итоге объемом инвестиционной активности в стране. Сегодня, в условиях, когда нам столь необходим бурный экономический рост, кажется возможным избрать в качестве ключевого индикатора не цены на нефть, а объем денежной ликвидности, вспомнив, что главное достижение теоретиков монетаризма было не в том, что денежная масса влияет на инфляцию, а в том, что она влияет на рост. Соотношение денег и темпов экономического роста, анализ влияния вброса ликвидности через облигационные рынки должны дать новые инструменты тонкого управления хозяйством.

Подобно тому как в течение многих лет мы обсуждали полезность институтов развития и вот вдруг они заработали, должны заработать и идеи формирования отраслевых и региональных кластеров. В современной трактовке, когда все отдают себе отчет в важности инновационной составляющей развития, идеи развития кластеров трансформировались в идею создания спиралей роста. То есть в попытку создания таких зон экономического развития, где стихийно возникший, стимулируемый естественным спросом рост конкретных отраслей и предприятий одновременно становится заказчиком и проводником на рынок новых инновационных товаров и технологий. Логика понятна: если есть компания, которая и так быстро растет, то ей легче будет преуспеть во внедрении инноваций, чем кому бы то ни было, и, с другой стороны, она своей деятельностью способна активно стимулировать определенную инновационную и разработническую деятельность смежников. Именно в этой связи важно, что у нас много растущих компаний. Фактически мы сегодня не имеем отраслевых ограничений по формированию эффективных и достаточно современных кластеров.

Однако хотят ли эти компании инновационного развития, осовременивания? В рамках исследования, которое мы делаем для Российской венчурной компании, мы проводим интервью с быстрорастущими компаниями на предмет их спроса на инновации. Для нас самих было удивительно, что практически все эти компании (а это относительно небольшие игроки с оборотом 1–3 млрд рублей) из самых разных отраслей предъявляют систематический спрос на инновации, создают вокруг себя пул разработчиков (не только в России) и при этом успешно продвигают свои новые разработки потребителям. Эти компании — настоящие ядра спиралей роста. Они могут столкнуться с проблемами роста прежде всего за счет относительно малых размеров, которые, возможно, не позволят им расширять сферы своей деятельности, и именно в этом им может оказаться полезной помощь государства.

Впрочем, при поиске спиралей роста вряд ли стоит зацикливаться на сугубо техническом понятии инновационных лидеров. В нашем хозяйстве есть целые лакуны производств и отраслей, которые могут быть развиты только за счет целевого участия государства в формировании кластеров. Проблема связана с тем, что в России не производится практически никаких современных материалов, а те предприятия, которые производят что-то современное, вынуждены завозить все или почти все «запчасти». Таким образом, мы имеем спрос, имеем сбытовую сеть, иногда имеем производство современного продукта — трудно представить себе лучший задел для формирования и быстрого раскручивания кластера с огромным мультипликативным эффектом. В качестве примера приведем обувной сегмент. Две крупнейшие обувные российские компании — «Ральф Рингер» и «Обувь России» — давно, настойчиво и безуспешно пытаются уговорить государство заняться созданием обувного кластера: у них есть всё, включая прямые схемы кредитования покупок, нет только «запчастей», поэтому многие обувщики уже давно ничего не производят в России, предпочитая Китай. Мы скажем, что рынок объемом 30 млрд долларов — это копейки, но почему-то Китай подбирает и эти копейки. Мест, где можно заводить такие кластеры, в России много, нет технологии их выбора, организации и финансирования. Вероятно, в качестве эксперимента можно отдать формирование такого кластера на откуп региональным властям, но помочь им в организации и размещении облигационного займа под этот проект.

Другой пример, когда отрасль уже есть, помощь нужна, но ее нет, — сельское хозяйство. Российский зерновой союз говорит, что для увеличения инвестиций в сельское хозяйство — одну из экспортноспособных отраслей страны — необходимо добиться по крайней мере пятилетней финансовой стабильности сельхозпроизводителей, что по объективным причинам (из-за неритмичности урожая) невозможно без помощи государства. И здесь государство в ответ получит мощнейший мультипликативный эффект. Нам кажется важным, чтобы поиск этих зон, назовем их зонами «сверхэффективного улучшения», превратился в постоянную работу правительства или экспертных институтов, а для этого нужен постоянный мониторинг нашей микроэкономики.

Эксперт №4 от 31.01.2011